Цитаты Сальвадора Дали

Анархия при монархии — вот наилучшее государственное устройство. Монарх должен быть гарантом анархии.

Между мной и сумасшедшим разница только одна: сумасшедший думает, что он в своем уме, а я знаю, что я не в своем уме.

Я — декадент. В искусстве я нечто вроде сыра камамбер: чуть переберёшь, и всё.

У лени шедевров нет!

Обычно думают, что дурной вкус не может породить ничего стоящего. Напрасно.

Особенность моей гениальности состоит в том, что она проистекает от ума. Именно от ума.

Геройство — это мой род занятий.

Если все время думать: “Я — гений”, в конце концов станешь гением.

Не бойтесь совершенства. Вам его не достичь.

Но где же оно, небо? Что оно такое? Небо не над нами и не под нами, не слева и не справа. Небо — в сердце человека, если он верует. А я не верю и боюсь, что так и умру, не увидев неба.

Трудно привлечь к себе внимание даже ненадолго. А я предавался этому занятию всякий день и час.

У меня был девиз: главное — пусть о Дали говорят. На худой конец пусть говорят хорошо.

Если все время думать: «Я — гений», в конце концов станешь гением.

Я понятия не имею, беден я или богат. Всем распоряжается жена. А для меня деньги — мистика.

Дали бессмертен и никогда не умрет.

Скажите на милость, почему человек должен держать себя в точности так, как прочие люди, как масса, как толпа?

Если нам что-нибудь и интересно, так только чудо.

Когда меня спрашивают, какая разница между полотном Веласкеса и хорошей фотографией, я отвечаю: семь миллионов долларов.

Я монархист — и причиной тому Веласкес, а также корона, символ четырех наиглавнейших добродетелей: честности, справедливости, силы и великодушия.

Я не верю, что Дали умрет. Этого просто не может быть.

Жизнь сурова, но зато её озаряет свет вечности.

Могу давать великолепные уроки живописи. А также кройки и шитья.

Согласно закону возмещения, постулату о неустойчивости равновесия и принципу разнородности недостаток чего-либо дает в конечном итоге новую систему отношений.

Я относительно умен. Весьма относительно.

Когда меня обуревают чувства, я превращаюсь в форменного идиота.

Я никогда не встречал женщины одновременно красивой и элегантной — это взаимоисключающие характеристики.

Я совершенно нормален. А ненормален тот, кто не понимает моей живописи, тот, кто не любит Веласкеса, тот, кому не интересно, который час на моих растекшихся циферблатах — они ведь показывают точное время.

Ну выйдет человечество в космос — и что? На что ему космос, когда не дано вечности?

Ошибка — от бога. Поэтому не старайтесь исправить ошибку. Напротив, попробуйте понять ее, проникнуться ее смыслом, притерпеться к ней. И наступит освобождение.

Меня зовут Сальвадором — Спасителем — в знак того, что во времена угрожающей техники и процветания посредственности, которые нам выпала честь претерпевать, я призван спасти искусство от пустоты.

Магия не в самих вещах, а в отношениях между обыкновенными вещами.

Более всего на свете я презираю Родена, который изваял этого Мыслителя. В такой позе не то что мыслить, даже гадить неудобно.

Свобода — вроде шпината — что-то вялое, без костей.

Сюрреализм — полная свобода человеческого существа и право его грезить.

Комар, ранним утром впивающийся вам в ляжку, может послужить молнией, которая озарит в вашем черепе неизведанные ещё горизонты.

Воле не дано править нами.

Почему у вас часы растекаются? — спрашивают меня. — Но суть не в том, что они растекаются! Суть в том, что мои часы показывают точное время.

Любовь — это нечто неведомое, входящее через глаз и утекающее с кончика полового члена в виде капелек, срывающихся с него более или менее обильно. Любовь — это самая оглупляющая сила из всех, что только существуют в жизни человеческих существ. Оглупляющая до такой степени, что влюбленный впадает в трясучку и начинает пускать слюни. Пускать слюни, словно кретин.

Люблю трансатлантические суда. Это роскошные больницы для здоровых людей.

 

Анархия при монархии — вот наилучшее государственное устройство. Монарх должен быть гарантом анархии.

Мне лучше спится после получения чеков на большие суммы.

Искусство — ужаснейшая болезнь, но жить без нее пока нельзя.

Безумие для меня весьма питательно, а произрастает оно из шутовства. Я никогда не мог разрешить роковой вопрос: где у меня кончается притворство и начинается искренность.

Стоит заговорить со мной о Французской революции, как я делаюсь болен.

Я всегда видел то, чего другие не видели; а того, что видели другие, я не видел.

Для художника каждое прикосновение кисти к холсту — целая жизненная драма.

Несчастны нищие духом, ибо благие порывы связывают их по рукам и ногам.

Через века мы с Леонардо да Винчи протягиваем друг другу руки.

Обычно думают, что дурной вкус не может породить ничего стоящего. Напрасно. Бесплоден именно хороший вкус – для художника нет ничего вреднее хорошего вкуса. Возьмите французов – из-за хорошего вкуса они совершенно разленились.

В шесть лет я хотел стать поваром, в семь — Наполеоном, а потом мои притязания постоянно росли.

От скульптуры мы вправе требовать как минимум одного — чтоб она не шевелилась.

Дали — наркотик, без которого уже нельзя обходиться.

Первый сравнивший щеки молодой девушки с розой, наверняка, был поэтом, первый повторивший это, вероятно, был идиотом.

Со всей ответственностью заявляю: я никогда не шутил, не шучу и шутить не собираюсь.

Меня завораживает всё непонятное. В частности, книги по ядерной физике — умопомрачительный текст.

Самые жестокие существа на свете — дети. Их готовность убить и надругаться не знает себе равных.

С годами я хорошею.

Увидел — и запало в душу, и через кисть пролилось на холст. Это живопись. И то же самое — любовь.

Я извращенец-вуайерист. Но для художника это совершенно нормально.

Живопись – это сделанная рукой цветная фотография всех возможных, сверхизысканных, необычных, сверх-эстетических образцов конкретной иррациональности.

Не старайтесь прикрыть нарочито небрежной живописью свою посредственность — она обнаружит себя в первом же мазке.

Терпеть не могу длинных книг, этих пространных батальных полотен. Мысль должна быть сгущенной до предела и разить наповал.

Безумие для меня весьма питательно, а произрастает оно из шутовства.

Гала — единственная моя муза, мой гений и моя жизнь, без Галы я никто.

Детство тянется к насекомым. Они любопытны, они порождают в душе тягу к насилию над собой и природой. А это уже — стимул к творчеству.

Не будь у меня врагов, я не стал бы тем, кем стал. Но, слава богу, врагов хватало.

Я благодарен судьбе за две вещи: за то, что я испанец и за то, что я — Сальвадор Дали.

Живопись — это сделанная рукой цветная фотография всех возможных, сверхизысканных, необычных, сверхэстетических образцов конкретной иррациональности.

Жизнь сурова…, но зато ее озаряет свет вечности.

Почему-то никого, кроме меня, не волнует обратная сторона вещей. Вот, к примеру, тень. Хотелось бы понять, в каких отношениях она с тем, что ее отбрасывает, и вообще — что она такое.

Веласкеса, тот, кому не интересно, который час на моих растекшихся циферблатах — они ведь показывают точное время.

Моя орфография повергла отца в транс. Как-то я сделал четыре ошибки в слове «революция». И отец произнес знаменательную фразу: «Ничего не поделаешь. Он умрет под забором».

Не старайтесь прикрыть нарочито небрежной живописью свою посредственность – она обнаружит себя в первом же мазке.

Я относительно умён. Весьма относительно.

Простейший способ освободиться от власти золота — это иметь его в избытке.

Дон Сальвадор, на сцену!

Дон Сальвадор всегда на сцене!

Произведение искусства не пробуждает во мне никаких чувств. Глядя на шедевр, я прихожу в экстаз от того, чему могу научиться. Мне и в голову не приходит растекаться в умилении.

Предел тупости — рисовать яблоко как оно есть. Нарисуй хотя бы червяка, истерзанного любовью, и пляшущую лангусту с кастаньетами, а над яблоком пускай запорхают слоны, и ты сам увидишь, что яблоко здесь лишнее.

Вы пренебрегаете анатомией, рисунком, перспективой, всей математикой живописи и колористикой, так позвольте вам напомнить, что это скорее признаки лени, а не гениальности.

Когда все гении перемрут, я останусь в гордом одиночестве.

Нормальность ставит меня в тупик.

Я иду, а за мной толпой бегут скандалы.

Каков я на самом деле, знают считанные единицы.

Только идиоты полагают, что я следую советам, которые даю другим. С какой стати? Я ведь совершенно не похож на других.

Еще в раннем детстве я приобрел порочную привычку считать себя не таким, как все, и вести себя иначе, чем прочие смертные. Как оказалось, это золотая жила!

Я анатомирую случай.

Особенность моей гениальности состоит в том, что она проистекает от ума. Именно от ума.

Моя живопись-это жизнь и пища, плоть и кровь. Не ищите в ней ни ума, ни чувства.

Гитлер был законченный мазохист, одержимый навязчивой идеей развязать войну, с тем чтобы потом героически ее проиграть.

Ошибка – от бога. Поэтому не старайтесь исправить ошибку.

Что касается живописи, цель у меня одна: как можно точнее запечатлеть конкретные образы Иррационального.

Пейзаж — это состояние души.

Механизм изначально был моим личным врагом, а что до часов, то они были обречены растечься или вовсе не существовать.

Мода это то, что способно выйти из моды.

Скромность — мой природный изъян.

Неправда, что поведение Дали ненормально. Оно — анти нормально.

Миру придется немного потесниться, и ещё вопрос, вместит ли он гения!

Раз я не обладаю той или иной добродетелью, мне причитается компенсация.

Я знал, что близится час великого испытания, великого испытания любовью.

Смешно и подумать, что Гитлер мог выиграть войну. Что бы он делал с этой победой?

Обожаю умных врагов.

Абстракционистов нынче прямо не счесть.

Глядите! Родился Сальвадор Дали. Стих ветер, небо ясно. Средиземное небо спокойно, и на его гладкой поверхности радугой сверкают семь лучей солнца, как на рыбьей чешуе. Это донельзя символично.

Люблю журналистов! Они  за монархию.

Трансатлантические суда — это роскошные больницы для здоровых людей.

Чувство банально по своей природе. Это низший природный элемент, пошлый атрибут обыденности.

Если все время думать: «Я — гений», в конце концов станешь гением.

Искусство — ужаснейшая болезнь, но жить без неё пока нельзя.

По мне, богатеть не унизительно, унизительно умереть под забором.

Пикассо — испанец, я тоже. Пикассо — гений, я тоже. Пикассо — коммунист, я — тоже нет.

Подчинись тому, чему не обязан подчиниться.

В наше время, когда повсеместно торжествует посредственность, все значительное, все настоящее должно плыть или в стороне, или против течения.

Произведение искусства не пробуждает во мне никаких чувств. Глядя на шедевр, я прихожу в экстаз от того, чему могу научиться. Мне и в голову не приходит растекаться в умилении.

Возьмите французов — из-за хорошего вкуса они совершенно разленились.

Пока все разглядывают мои усы, я, укрывшись за ними, делаю свое дело.

Я не сюрреалист, я — сюрреализм.

Новую религию можно основать только с благословения банкиров.

Художник думает рисунком.

Я боюсь смерти. Боюсь самолетов, автомобилей. Взойдя на корабль, я первым делом ищу спасательный круг.

Я столько умею, что не могу допустить даже мысли о собственной смерти. Это было бы слишком нелепо. Нельзя разбазаривать богатство.

Любить женщину всей душой не стоит. А не любить — не получается.

Форма усов исторически обусловлена. У Гитлера не могло быть никаких других усов — только эта свастика под носом.

Ошибка — от Бога. Поэтому не старайтесь исправить ошибку. Напротив, попробуйте понять её, проникнуться её смыслом, притерпеться к ней. И наступит освобождение.

Всю жизнь моей навязчивой идеей была боль, которую я писал бессчетно.

Напротив, попробуйте понять ее, проникнуться ее смыслом, притерпеться к ней. И наступит освобождение.

Меня зовут Сальвадором — Спасителем — в знак того, что во времена угрожающей техники и процветания посредственности, которые нам выпала честь претерпевать, я призван спасти искусство от пустоты.

Мода — это то, что способно выйти из моды.

Совершенно очевидно одно – то, что я ненавижу простоту во всех ее формах.

Не старайся идти в ногу со временем, от времени никуда не денешься. Все мы — что бы ни вытворяли — поневоле современны.

Я — живое воплощение поднадзорного бреда. Это я сам держу его под надзором. Я брежу, следовательно, я существую. И более того: я существую, потому что брежу.

Сублимируйте, то есть преображайте. Это мое любимое занятие.

Спасибо моим врагам. Если бы не они, я бы не стал тем, кем я стал.

Герой, если он настоящий герой, всегда сам по себе. Одно дело герой, другое — слуга.

Жизнь сурова…, но зато ее озаряет свет вечности.

Гала — единственная моя муза, мой гений и моя жизнь, без Гала я никто.

Ирония – непременная эстетическая составляющая мышления.

Несчастны нищие духом, ибо благие порывы связывают их по рукам и ногам.

У меня давняя дружба со смертью. Не исключено, что когда она придет, я скажу ей: «Присядьте, отдохните! Может быть, выпьем шампанского?» Я ведь в глубине души трус.

Я христианин и католик, но чтобы быть художником, ни того, ни другого не требуется.

Стоит заговорить со мной о Французской революции, как я делаюсь болен.

Бежать впереди Истории гораздо интереснее, чем описывать её.

Как-то меня спросили о моде. — Мода это то, что способно выйти из моды.

В шесть лет я хотел быть Колумбом, в семь – Наполеоном, а потом мои притязания постоянно росли

Бретон искал золото, а я — нашел.

С эстетической точки зрения совершенно неприемлемо мнение, что с рождением далинизма во Вселенной ровным счетом не произошло чего-либо важного. Ещё как! А сам далинизм не является ли тем единственным светлым пятном на теле зловонного мира, ради которого на некоторое время оттягивается наступление Армагеддона?

От Веласкеса я узнал о свете, лучах, бликах и зеркалах куда больше, чем мог бы узнать из сотен увесистых научных книг. Его полотна — это золотая россыпь точных, выверенных решений.

Я только тем и занимаюсь, что порчу свои картины. И потом говорю: «сделал, что хотел».

Я столько умею, что не могу допустить даже мысли о собственной смерти. Это было бы слишком нелепо. Нельзя разбазаривать богатство.

Я не принимаю наркотики, Я и есть наркотик.

Нужно было возвращаться к традиции и в живописи, и во всем остальном. Все прочие пути ведут в тупик. Люди и так уже разучились рисовать, писать, слагать стихи. Искусство неуклонно сползает все ниже и ниже и становится все однообразнее, ибо ориентируется на единые международные образцы. Уродливо и бесформенно — вот главные характеристики такого искусства, вот симптомы.

Художник думает рисунком.

Бежать впереди истории гораздо интереснее, чем описывать ее.

Мои усы радостны и полны оптимизма. Они сродни усам Веласкеса и являют собой полную противоположность усам Ницше.

Великие психологи и те не могли понять, где кончается гениальность и начинается безумие.

Не силься казаться современным. Это – увы!- единственное, чего не избежать, как ни старайся.

Я не коммунист, но не имею ничего против коммунизма. Я уважаю любые убеждения и, прежде всего те, которые несовместимы с моими.

Я всегда говорил, что мёд слаще крови. А не наоборот!

Думаю, что сейчас у нас средневековье, но когда-нибудь настанет Возрождение.

Человека надо принимать как он есть: вместе со всем его дерьмом, вместе со смертью.

Для начала научитесь рисовать и писать как старые мастера, а уж потом действуйте по своему усмотрению — и вас будут уважать.

Ещё в раннем детстве я приобрел порочную привычку считать себя не таким, как все, и вести себя иначе, чем прочие смертные. Как оказалось, это золотая жила!

Это очень трудно — писать картины? — Это либо легко, либо невозможно.

Играя в гениальность, гением не станешь, разве что заиграешься.

Я — живое воплощение поднадзорного бреда. Это я сам держу его под надзором. Я брежу, следовательно, я существую. И более того: я существую, потому что брежу.

Обычно думают, что дурной вкус не может породить ничего стоящего. Напрасно.

Пока весь мир разглядывает мои усы, я, укрывшись за ними, делаю свое дело.

Разница между мной и сумасшедшим в том, что я не сумасшедший.

Ей предназначено стать моей Градивой, той, что идёт впереди, моей победой, моей женой. Но для этого она должна была вылечить меня — и вылечила… вылечила одной лишь гетерогенной, непокорной, неисчерпаемой силой женской любви, наделённой биологическим ясновидением, столь чудесно изощрённым, что по глубине своего проникновения и по практическим результатам оно далеко превосходило все триумфы психоанализа.

Я чувствовал, что на меня возложена обязанность запечатлеть лик поэта.

Живопись и Дали не одно и то же, я как художник не переоцениваю себя. Просто другие так плохи, что я оказался лучше.

Кто там ко мне стучится?

Что там опять скрипит?

Вкрадчиво, как половица.

Или…

Просто опять не спится?

Или память болит?

Ящик в душе моей ветхой

Забыли закрыть.“

Революция как таковая меня вообще не интересует, потому что обычно завершается ничем, если не оказывается прямой противоположностью тому, что прежде провозглашала.

По мне богатеть не унизительно, унизительно умереть под забором.

Я извращенец — вуайерист. Но для художника это совершенно нормально.

Нас не учите слизывать

С предплечья

Засахаренных фруктов

Силуэты.

Мы так легко друг друга

Покалечим

И нежностью, и знанием

Ответов.

Элегантная женщина – это та, которая вас презирает и у которой нет волос подмышками.

Люблю журналистов! Они также способствуют кретинизации населения. И прекрасно с этим справляются.

Художник не тот, кто вдохновляется, а тот, кто вдохновляет.

Я до неприличия люблю жизнь.

Я благодарен судьбе за две вещи: за то, что я испанец, и за то, что я — Сальвадор Дали.

Разница между сюрреалистами и мной заключается в том, что сюрреалист — это я.

Дуракам угодно, чтобы я следовал тем советам, которые даю другим. Но это невозможно, ведь я же совсем другой.

Думаю, мне ничем не легче было родиться, чем Творцу — создать Вселенную. По крайней мере, он потом отдыхал, а на меня обрушились все краски мира

Каков я на самом деле, знают считанные единицы.

ЮНЕСКО следует разработать программу сохранения кретинов — это вымирающий вид.

Чувство банально по своей природе. Это низший природный элемент, пошлый атрибут обыденности.

Ирония — непременная эстетическая составляющая мышления.